В этой статье я публикую интервью с Георгием Андреадисом, известным греческим новеллистом понтийского происхождения. В нем он рассказывает о судьбе его понтийской семьи и друзей после выхода криптохристианства из тени, и обмена населением 1923 года, а также о том, как эти события повлияли на его собственную жизнь. Интервью было дано православному журналу “Дорога в Эммаус” (ДвЭ).
На русском языке публикуется впервые. Перевод и адаптация автора.
ДвЭ: Георгий, ваш романы о жизни понтийцев-криптохристиан очень интересны. Можете ли вы рассказать нам, что случилось с вашей семьей после кончины муллы Моласлеймана, вашего предка, жившего в 19 веке, который был и мусульманским муллой, и тайным православным священником.
ГЕОРГИЙ: Впервые о криптохристианах я узнал от моей бабушки Афродиты, которая родилась в Варену в 1867 году. Христос Андреадис, ее муж и мой дедушка, также был из бывшей криптохристианской семьи из Зильмеры близ Трапезунда. Он зарабатывал на жизнь изготовлением прекрасных шерстяных покрывал. Когда он и моя бабушка поженились около 1885 года, их семьи отправили молодую пару в греческую христианскую общину в Батум, Грузия. Там они могли свободно жить под властью России, не опасаясь, что его призовут в турецкую армию. Поскольку Турция и Россия часто воевали, а Батум находился всего в шести километрах от турецкой границы, он понимал, что у него могут возникнуть проблемы, если турецкая армия его найдет. Поэтому вместо своего турецкого имени Басоглу или греческой фамилии Кефалидес он зарегистрировался под псевдонимом Андреадис, который и стал нашей фамилией. У них было двенадцать детей, одним из которых был мой отец, Кириакос.
Наследие Афродиты Андреаду
В ноябре 1955 года мне было восемнадцать лет. Я собирался в Германию, учиться. Моя бабушка сожалела о моем отъезде. Она уже не могла ходить, и если моя мать или сестра пытались ей помочь, она жаловалась: «О, они сломали мне кости». Я был единственным, кто мог ей помочь.
Конечно, это не буквально, кости у нее были целы, просто я был внуком, который прислушивался к ее «сказкам», как их называла моя семья, о крипто-христианах.
Она позвала меня к себе за несколько дней до моего отъезда. Уже несколько месяцев она была прикована к постели. «Ты уходишь, а я умру», – сказала она. «Я больше никогда тебя не увижу». Я в ответ твердил, что обязательно увижу ее, когда вернусь. Я не верил в то, что она умрет. Потому что никто в моей семье не умер с тех пор, как я родился. В моем сознании Афродита была бессмертной. «Нет, дитя мое, мой конец придет, и он не заставит себя долго ждать». Даже тогда я ей не поверил. Она попросила меня принести подушку и сесть на ее кровать. Она дышала с большим трудом. «Открой второй ящик моего комода». Я открыл ящик, и в нем было несколько упаковок, на каждой из которых было имя одного из ее внуков.
«Дай мне упаковку с надписью «Георгиос». Я взял упаковку и положил ее ей на колени. «Это твое. Тебя не будет здесь, когда я умру, и они могут все перепутать. Я хочу быть уверена, что она сейчас у тебя в руках». Я открыл упаковку. Внутри были два полотенца, вышитые вручную в понтийском стиле, и четыре пары маленьких детских носков, все они были сделаны ее собственными руками для моей будущей жены и детей. На одной из пар носков было имя «Георгиос», на второй, третьей и четвертой — «Неизвестный Георгиос».
Пара с «Георгиос» предназначалась для моего первого сына, а «Неизвестный Георгиос» для детей, которые родятся позже. Как только я открыл пакет, бабушка Афродита успокоилась, ее дыхание стало более спокойным. Она повторила семейную историю, и когда она закончила, сказала: «В третьем ящике есть еще один пакет для тебя». Я открыл его. В нем была икона, которую она вложила мне в руки, сказав: «Все потерялось, кроме нее. Я доверяю ее тебе».
После разоблачения криптохристиан, когда наша семья покинула Турцию, семейные иконы были разделены между детьми, которые все оказались в изгнании, в России и Греции. «Я не знаю как, — сказала Афродита, — но наши семейные иконы исчезли. Ни одной не осталось у родственников, кроме моей! Я хранила ее как свои собственные глаза, а теперь это ваше». Икона изображала Крестителя Иоанна как небесного человека и земного ангела. Она хранилась в семье на протяжении всего криптохристианского периода, со времен муллы Моласлеймана или, возможно, даже раньше.
Наши дети получают гораздо больше от своих родителей. Дом, а может и несколько. Но я сожалею об их духовной нищете, потому что никогда в жизни они не унаследуют только два небольших пакета. Даже сейчас, если бы мне пришлось делать выбор, я бы предпочел эти подарки любым другим.
Как бабушка и предсказывала, она скончалась, и я отложил отъезд в Германию до девятого дня поминок. Перед своей смертью моя бабушка обратилась только с одной просьбой. Моя мать происходила из рода открыто исповедующих христианство, и поскольку мы с бабушкой были очень близки, она сказала: «Не отдавай мое тело своей матери». Моя бабушка хотела, чтобы ее похоронили по греческому обычаю, но она также хотела, чтобы ее омыли в ванне с горячей водой, как мусульмане и ее криптохристианские предки. «Не позволяй мне сойти в могилу без этой ванны».
Перед смертью Афродита рассказала мне, что первое предложение руки и сердца ей сделал человек по имени Стилианос. Когда он пришел просить ее руки, она и ее сестры подглядывали за молодым человеком через замочную скважину. Ее отец отослал его, сказав: «Я подумаю об этом неделю». В конце недели он ему отказал, потому что ходили слухи, что он был распутным музыкантом и пьяницей. И вот, когда ей исполнилось 90 лет, моя бабушка призналась, что это был тот мужчина, которого она любила всю свою жизнь. Мужчину, которого она видела только через замочную скважину. Она всегда говорила мне: «Не забывай, ты должен жениться на той, которую полюбишь».
Бегство из Карса и Смирны
Мои родители были из Батума, семья же моей жены, Анастасии, была из Карса и Смирны. Мой тесть, Константин Ментекидис, родился в Кагизмане. Когда его родители переехали из своей турецкой деревни в Карс, в 1883 году, его бабушка сказала отцу Константина, тогда десятилетнему мальчику: «Сынок, если ты когда-нибудь будешь вынужден покинуть свой дом, ты сможешь спастись от врагов или от болезни, но не от голода. Если тебе надо будет уйти, приготовь кавурму в дорогу». Кавурма – это была вареная баранина, запечатанная в глиняном горшке под толстым слоем масла. Она могла так храниться несколько месяцев.
Когда Ленин вернул Карс туркам, тридцать пять лет спустя, и семья тестя вынуждена была уехать, дед моей жены вспомнил слова своей матери.
Семья бежала пешком через горы, по проселочным дорогам и добралась до Грузии через три с половиной месяца. Многие беженцы умерли от холода и голода по пути, но их семья выжила, потому что они приготовили кавурму.
Моя теща, Деметра, родилась в Салониках. Ее родители были из Смирны (турецкий Измир) и сбежали из города в 1922 году, всего за несколько лет до ее рождения. Они были застигнуты врасплох 9 сентября, когда турки напали на греческие и армянские кварталы и начали всех убивать. После наступления ночи ее дед, Георгиос Самиос, погрузил свою семью на свою “куриту” (каяк) и поплыл через темноту блокированного залива, заполненного телами мертвых, в греческую Митилину, а затем в Салоники.
Он взял с собой не только свою семью из троих детей, включая 28-дневную дочь, но и своего близкого друга, жену и дочь своего друга, а также жениха дочери. Когда он сажал женщин и детей на борт, то передал новорожденного юноше. После того как они отплыли, он попросил ребенка, но молодой человек ответил: «Я оставил его на песке — для нас едва есть место». Дедушка моей жены возразил: «Если я не найду ребенка, я убью тебя». Они поплыли обратно к берегу, нашли ребенка невредимым и
снова отплыли. Так моя семья была спасена с помощью кавурмы и куриты.
Обмен населением: 1923
ДвЭ: Если вернуться к обмену населением, провозглашенным Лозаннским договором, согласно которому все греческие христиане Малой Азии отправлены в Грецию, а все мусульмане Греции — в Турцию. Насколько сложным был обмен для черноморских понтийцев?
ГЕОРГИЙ: Чрезвычайно сложным. Было много трагедий и у меня есть сотни историй об эвакуации. Людям часто приходилось уезжать всего за несколько часов, но это зависело от турецкого правителя каждой области. Например, губернатор Гюмюшхане (греческий Аргируполис) разрешал откладывать наш отъезд три раза, а также установил тариф для турецких извозчиков, которые везли наши вещи на Черное море, чтобы не создавать черный рынок. А губернатор Трапезунда заявил, что 6 января, в середине зимы, все христиане Трапезундского региона должны прийти в гавань, как будто их ждут корабли. На самом деле, первые корабли пришли только в конце марта, и эти люди жили в нищете в открытой гавани всю зиму. Они выжили только благодаря благотворительности русских греков в Трапезунде, которые устроили кухни, чтобы кормить их. Когда корабли наконец пришли, лодки для доставки беженцев и их вещей были в большом дефиците. Каждой семье приходилось самостоятельно спасать себя и своих близких.
Корабли, предоставленные турецким правительством, были смертельными ловушками. Многие люди заразились тифом и умерли. Но даже этот риск был лучше, чем верная смерть, которая им грозила, если они оставались. Тем не менее некоторые остались, в основном очень молодые или очень старые.
Тодорон (Темель Гарип)
Одна знакомая мне женщина, Теодора Икрамоглу из деревни Стама в Мацуке, рассказывала, что их деревенский священник собрал жителей деревни в Церкви Пророка Илии 6 января 1923 года. Он сказал, что у них есть шесть часов, чтобы собрать вещи и отправиться в Трапезунд. Каждая семья должна была нести часть церковных икон и утвари. Помимо своих восьми сыновей, у Теодоры была пожилая, прикованная к постели сестра и семилетний племянник по имени Теодор (в семье его звали Тодорон), чья мать умерла, а отец задержался в России из-за гражданской войны. Имея всего несколько часов, чтобы собрать вещи семьи, и придумать что делать с сестрою, она решила оставить маленького Теодора, чтобы он давал своей тете еду и воду пока она не умрет. Феодора надеялась, что турки оставят ребенка невредимым, пока его отец не вернется за ним. Когда колокол прозвонил, она попрощалась с ними и ушла с мужем и сыновьями. Через некоторое время старая тетя умерла, и Теодор остался один в деревне, пока из Греции не пришли первые мусульмане.
Они захватили дома греков-христиан, и Теодора выставили из дома отца. Он вспомнил что у его деда была каменная хижина высоко на склоне горы. Она стала его домом на всю оставшуюся жизнь.
Известный как Темел Гарип, мальчик рос как турок. Он ничего не умел и жил в детстве попрошайничеством, а когда вырос, брался за любую работу. Тем не менее Теодор помнил, что он грек. Когда он был в армии в Стамбуле, он услышал, что там живут греки, и подумал: «Сейчас самое время найти моих соотечественников». Но греки Стамбула очень закрыты и подозрительны. Они боялись ловушки и приняли его холодно. После той единственной попытки он сдался, вернулся в деревню и стал набожным мусульманином. Местные жители в конце концов женили его на очень простой деревенской девушке, от которой у него было четверо детей. Один из них погиб, упав со скалы на склоне горы, а другого унес дикий кабан. Сам Теодор стал ревностным мусульманином, строго соблюдающим все традиции. Я поддерживал с ним связь много лет, пока он не умер в 1997 году. Я помог организовать его похороны по-мусульмански.
Что касается Теодоры Икрамоглу, его тети, то во время плавания через Черное море в Грецию, ее муж и все восемь ее сыновей умерли от тифа. Ей самой пришлось заворачивать их тела и помогать сбрасывать своих любимых в море.
До конца своей жизни она оплакивала потерю семьи и всегда говорила: «Это бедствие я навлекла на себя за свой грех против бедного сироты Теодора».
Трагедия Ольги Палассоф
Другой человек, Г. Орфанидис, увидел фотографию своей тети Ольги Палассоф в моей греческой книге “Thodoron” и написал мне, чтобы рассказать свою историю исхода. «Корабли, которые должны были доставить нас в Константинополь, не смогли подойти к причалу Трапезунда. Вместо этого людей и товары перевозили на лодках на суда, стоявшие на якоре далеко от берега. Нас было несколько семей родственников, переезжающих вместе. Темнело, и все бросились грузить вещи и людей на маленькую лодку, которая приходила и уходила много раз, пока все не было перевезено. После того как мы отплыли, наши грустные мысли об отъезде из родного Трапезунда были прерваны громкими криками моей тети Ольги. В сумятице ее трехлетний сын был оставлен на берегу. Корабль не мог вернуться, и она плакала до последнего дня своей жизни из-за этого ребенка».
Конечно, есть и другие истории. У каждой семьи есть свои, и есть много других, которые никогда не будут рассказаны. Когда я публично говорю об обмене населением, я всегда подчеркиваю, что, как и Ксенофонт повел свои греческие войска обратно из сердца Месопотамии на Черное море, откуда они отплыли домой в Грецию, так и греческий народ вернулся в Грецию по следам этого древнего воина.
Отец Николос Экономидис (1888 – 1959)
ДвЭ: Ранее вы упомянули отца Николоса Экономидиса, который много рассказывал вам о криптохристианских обычаях. Он был вашим духовным отцом?
ГЕОРГИЙ: Да, я хорошо знал его в те годы, когда он служил в церкви Преображения в Каламарии, здесь, в Салониках. Он тоже был потомком криптохристиан Кромни, и многие из обычаев, которые я записал, исходят от него. Он видел мой интерес, и никогда не упускал возможности рассказать мне что-то новое. Для меня он был трагической христианской фигурой Малой Азии.
Он родился в семье Афанасия из Кромни, 14 ноября 1888 года и принадлежал к первому свободному поколению кромнийцев
после того как Хатти Хумаюн позволил криптохристианам публично заявить о своей вере. К тому времени, как он закончил среднюю школу, он уже был опытным плотником. Он женился, у него родился сын, и 9 мая 1913 года был рукоположен в священники митрополитом Леонтием Родопольским (также кромнийцем) и назначен в церковь Святого Феодора в деревне
Агиа Саранда в Кромни.
Когда он был рукоположен, его имя было изменено на Иоаннис (Иоанн), но никто из нас никогда не знал об этом. Он продолжал служить нам как Отец Николос. Внешне он был красивым мужчиной с красивым голосом.
Через несколько лет митрополит Хрисанф вызвал его в Трапезунд, где он служил священником в церкви Святой Марины до обмена
населением в 1923 году. Тогда он был депортирован вместе с женой, сыном и своей паствой. Турецкое правительство не позаботилось о гигиене, и эпидемии быстро распространялись на переполненных судах. Каждое судно, входившее в Босфор, должно было высадить людей на азиатской стороне Константинополя (сегодня Селемие), где был создан карантинный лагерь. Он был укомплектован в основном американскими добровольцами из различных христианских организаций под надзором
Американского Красного Креста.
В этом лагере погибли жена и ребенок отца Николоса. Он прибыл в Грецию в возрасте тридцати пяти лет, очень больной, а его любимая семья умерла.
Одиннадцать месяцев он служил в Орео Кастро, но по настоянию Кромнийцев был, наконец, направлен в церковь Преображения Господня, названную в честь знаменитого греческого собора Карса. Все в Каламарии любили его, и митрополит Геннадий Фессалоникийский, ясно осознавая трагичность положения отца Николоса, предложил ему отставить сан, чтобы он мог снова жениться и завести другую семью. Отец Николос отказался и остался с нами. И какой же он был? Стойкий и достойный своего сана. Никто не мог сказать ни слова против него. Он крестил меня. Мое поколение любило отца Николоса, потому что, то время, которое он провел с нами было наполнено нашими бедными, грязными улицами Каламарии, немецкой оккупацией и голодом. Но лишь немногим посчастливилось хорошо его знать, и я был одним из них. Он рассказал мне все, что знал о религиозной жизни криптохристиан Кромни. Многих из них он знал лично, потому что откровения скрытых христиан продолжались до 1911 года.
Каждый первый день месяца, особенно 1 сентября, церковного Нового года, я не спал, а лежал без сна до утра, ожидая, когда отец Николай придет и благословит наш дом (об этом обычае у нас есть статья https://greek.su/?p=17698). Моя мать уважала и любила его. Она всегда настаивала, чтобы он остался на трапезу, потому что знала, что у него нет никого, кто бы о нем заботился. Время от времени его сестра приходила из своей деревни, чтобы убрать его дом. Он был очень горд, и каламарийцы были осмотрительны, предлагая ему помощь, хотя они делали это, когда и как могли.
Часто моя мать посылала меня к нему с приготовленной едой и сообщением: «Это местная понтийская еда». Когда наступали трудные времена, отец Николос всегда был с нами — во время, великого исхода в Грецию, во время немецкой оккупации, ужасной гражданской войны, нищеты и голода. Он помогал с похоронами многим бедным людям, у которых не было денег, чтобы заплатить за них.
На каждом большом празднике я служил в алтаре с отцом Николосом. Он часто давал мне посылки, а иногда и деньги, говоря, куда их доставить. Всегда добавлял: «Не говори, что они от меня». Через отца Николоса я узнал обо всех несчастьях в Каламарии, где были инвалиды, больные и беспомощные. Каждый раз, когда я передавал посылку, люди, естественно, спрашивали, кто ее отправил. «Никто!» — отвечал я и быстро убегал, чтобы они не могли меня расспросить.
Зная отца Николоса, я понимаю, что даже это откровение огорчило бы его. Я чувствую, что совершаю грех, но ради истории об этом нужно рассказать.
После немецкой оккупации был обычай собирать пожертвования на свадьбах, определенная доля которых, как предполагалось, предназначалась священнику. Я не могу вспомнить ни одного случая, чтобы отец Николос пересчитывал деньги. Другие пересчитывали их и решали, сколько он должен получить. Однажды я очень разозлился, когда они были несправедливы к отцу Николосу, и сказал ему, что он должен пересчитать их еще раз и разделить. «Нет, мой маленький птенец», – сказал он, – «Это неважно, у них есть дети». Он никогда ничего не оставлял себе, все раздавал бедным.
Для отца Николоса было достаточно денег, если их хватало на раки, единственное земное лекарство, которое облегчало непередаваемое страданье в его душе. Но как только он понимал, что достаточно выпил, он вставал и шел домой, скрывая свою боль от глаз своей паствы. Но время шло, и когда он состарился, его ноги больше не выдерживали раки. Возвращаясь домой пешком по улице Комнинон, он часто спотыкался и падал в грязь. Мужчины, женщины, молодые и старые, все на улице, бежали, чтобы помочь ему подняться и проводить домой, а затем забирали его единственную рясу, чтобы почистить ее.
Никому даже в голову не приходило посмеяться над ним или осудить. Это сейчас, если священник делает что-то не так, все кричат и критикуют, но тогда, многие плакали. Вся Каламария знала трагическую жизнь этого святого человека. Редко были священники которых любили так, как отца Николоса. Он всегда говорил мне, что наши дедушки и бабушки, криптохристиане, были более христианами, чем любой из нас сегодня. Когда он умер 23 апреля 1959 года, вся Каламария была на его похоронах. Трапезундцы и кромнийцы пришли отовсюду, чтобы проводить его к месту последнего упокоения, где он передал нам тяжелый крест, который нес так много лет без жалоб.
Прошло более сорока лет, но каждый из нас, кто посещает кладбище, чувствует обязанность зажечь свечу на могиле отца Николоса. Земли на поверхности его могилы не видно — расплавленный воск от свечей, которые люди зажигали так много лет, давно укрыл могилу. Во дворе церкви Метаморфоси стоит бюст папы Николоса Экономидиса, установленный там Палеа Фрура, «Старым гарнизоном Каламарии». Надпись гласит: “А праведные будут жить вовек и награда их у Господа, и попечение о них на Всевышнем”.
Беженцы из Малой Азии в Салониках
ДвЭ: А что вы можете сказать о других христианах-кромнийцах, приехавших в Салоники?
ГЕОРГИЙ: Мой тесть был одним из первых беженцев, приехавших до греко-турецкого обмена населением в 1923 году. Он родился в Карсе. Как я уже сказал, в течение трех с половиной месяцев его семья путешествовала по горам пешком и на повозке, запряженной волами, сначала в Батум, а затем в 1919 году сюда, в район Каламария. Они жили десятилетиями в бараках с жестяной крышей и земляным полом в заброшенном лагере союзников времен Первой мировой войны. Каждый был 18 x 20 метров в длину, и только мешки из мешковины и старые плетеные турецкие килимы разделяли семьи. Когда люди ссорились, они часто падали через эту стену на соседнюю семью. В одном из бараков располагалась церковь Метаморфиси – наследие греческого собора в Карсе, до тех пор пока мы не построили первую церковь в 1928 году. Я родился в одном из этих бараков в 1936 году и прожил там двадцать три года.
ДвЭ: Вы ходили там в школу?
ГЕОРГИЙ: Да, я ходил там в начальную школу, но в старших классах меня приняли в лицей в Салониках. Каждый год они проходили по всем районам и выбирали нескольких детей-беженцев, которые подавали надежды учится в лицее на стипендию. Это был отличный шанс для меня. Чтобы сохранить стипендию, мы должны были поддерживать общую оценку 18 из 20, с безупречным поведением.
Поскольку после обмена населением последовала Вторая мировая война и гражданская война в Греции, мы продолжали жить в старых бараках до конца 1950-х годов. В Салониках не было общественного транспорта, и я ходил или, скорее, бегал — я был отличным бегуном, по 14 километров каждое утро в течение шести лет обучения в лицее, чтобы сесть на автобус в школу, а затем 14 километров обратно вечером. Потом я учился в университете в Германии. Германия стала для меня великим пробуждением во многих отношениях. Например, именно там в 1955 году я увидел свой первый ключ, потому что в Каламарии никто никогда ничего не запирал.
Большой колокол Карса
Теперь о беженцах из Карса. Если вы помните мою историю, в начале 20 века царь Николай II подарил Карсскому собору колокол весом 3200 кг. Он был слышен на большом расстоянии и имел глубокий, насыщенный звон. Беженцы всегда говорили, что это потому, что в сплаве присутствовало золото. Действительно, существует старая русская традиция, когда богатые христиане бросали золотые и серебряные монеты в расплавленный сплав перед отливкой нового колокола.
Беженцам из Карса удалось привезти этот колокол с собой в Килкис, примерно в сорока километрах от Салоник. Когда они грузили колокол на корабль, язык отвалился и исчез под водой. Колокол оставался на складе депо до 1930 года, пока беженцы не заплатили 8000 драхм в качестве платы за хранение и не отвезли его поездом в Килкис. На холме за городом стояла небольшая болгарская церковь, посвященная Святому Георгию. Там они хотели его установить, но у них не было возможности поднять колокол от ж/д станции на холм. Лошади не справлялись. В то время в этом районе жил пастух, такой сильный, что мог остановить бегущего буйвола. Он смастерил поддон на полу станции для крепления колокола, затем запряг четырех буйволов и поднял его наверх. Звон колокола можно было услышать за сорок километров.
Поскольку на поверхности колокола были отлиты прекрасные русские иконы, в 1953 году антикоммунист (следовательно, антироссийский), греческий митрополит Смирниотис приказал переплавить большой колокол и сделать из него четырнадцать меньших колоколов, которые теперь украшают митрополию Килкис. Это была печальная ошибка.
Другой иерарх, Геннадий Лемносский, был назначен митрополитом Фессалоникийским в 1909 году Константинопольским патриархом. Когда немцы оккупировали Грецию и начали облавы на евреев Салоник, они захотели, чтобы местные жители приняли в этом участие. Пришли к нему и попросили записать имена видных евреев города. Он взял бумагу, написал на ней свое имя и вернул ее. Он умер в 1952 году, и это были последние великие византийские похороны — усопший иерарх, одетый и сидящий прямо на троне с балдахином, торжественно пронесенный по улицам.
Восемнадцать епископов прошли пешком, по девять с каждой стороны погребальной кареты, от церкви Святого Димитрия до собора Святого Григория Паламы. Во дворе собора он был похоронен. Шествие длилось два часа, и в каждой церкви, которую они проходили, проводилась короткая служба.
Димитриос Филлизис
ДвЭ: Когда последние греки покинули Трапезунд?
ГЕОРГИЙ: Одним из греков, которого турки заставили остаться после ухода христиан, был Димитриос Филлизис, которого турецкая армия насильно мобилизовала в качестве инженера для новых оборонительных сооружений на границе. Фанатизм – ужасная вещь, и у нас есть его письменные воспоминания о первых турецких солдатах, вошедших в Трапезунд через несколько дней после обмена населением. Их было двести, они были дикими и оборванными. Они обошли все греческие кварталы, врываясь в дома, грабя и сжигая. Особенно обратили свою ярость на христианские церкви. На следующее утро можно было увидеть иконы, церковную утварь, иконостасы, церковные книги и облачения священников, лежащие на улицах. Картина была жуткой.
Поскольку его дом находился недалеко от церкви Святого Григория, Филлизис стал очевидцем следующего события: «Рискуя собственной жизнью, турецкие солдаты поднялись на вершину церкви Святого Григория и связали Крест веревкой, чтобы стащить его. Но Крест был как живой и долго сопротивлялся…пока, наконец, его не стащили, и собор не был разрушен. Они сделали это,
чтобы похоронить все воспоминая о том, что Трапезунд был христианским городом». На протяжении многих столетий церковь Святого Григория возвышалась над портом. Ее можно было увидеть находясь на много миль в море. Она символизировала почти 2000 лет христианского присутствия. Турки построили на ее месте казино.
Позже Филлизису и его жене было приказано уехать. Они, напоследок, поехали посмотреть на свой летний дом в Сук-Су. Его жена так боялась того, что муж не переживет ужасные разрушения, что пыталась отвернуть его лицо, чтобы он не смотрел. Но он настоял: «Нет, дай мне увидеть все, чтобы у меня никогда в жизни не возникло ностальгии по возвращению».
Елена Лазариду – последняя гречанка Трапезунда
Не слишком известен тот факт что при обмене населением не все греки покинули Понт. У небольшого числа было российское гражданство, и, поскольку Турция не хотела создавать проблемы с Россией, они позволили им остаться. Большинство из них добровольно уехали в Грецию к 1936 году, когда стало ясно, что у них нет будущего в Трапезунде.
Последняя старая гречанка, Елена Лазариду, кромнийка с российским гражданством, умерла в Трабзоне в 1965 году в возрасте 90 лет и была похоронена католическим священником церкви Святой Марии.
У Елены была дочь Партенопа, которая во время русской революции стала ярой коммунисткой, веря, что даже семейное
имущество, оставленное ее отцом, было получено от «крови и пота простых рабочих». Она надолго пропала в России, чтобы жить «истинно социалистической жизнью». Но все-таки вернулась в Грецию в 1958 году, сорок лет спустя — все еще убежденной
коммунисткой. Узнав, что ее мать все еще жива, Партенопа отправилась в Трабзон, где провела три года, пытаясь убедить Елену переехать с ней обратно в Грецию. Старуха категорически отказалась: «Я родилась здесь и умру здесь» — и она действительно там умерла. В старости о ней заботились соседи, турки-мусульмане, чьи дети выросли, слушая рассказы Елены об их далеком
христианском происхождении.
После ее смерти младший сын турецкой семьи даже отправился в Салоники, чтобы попытаться убедить Партенопу заявить права на имущество ее матери, но, будучи социалисткой до конца, она отказалась от наследства. Партенопа провела свои последние годы в Салониках, зарабатывая на хлеб насущный чисткой лука в цехе по переработке мяса. Она трагически закончила свою жизнь, бросившись под колеса грузовика.
Когда она жила в Трабзоне с матерью написала трогательное письмо г-ну Георгиосу Папагавриелу из Салоник о своем посещении ее дома в Кромни верхом на лошади. В шестидесятые годы все населенные деревни региона были заняты понтийскими турками-мусульманами, которые тепло вспоминали своих бывших греческих соседей. Партенопа была встречена понтийской едой, музыкой и танцами. Старейшины деревни предложили ей свои дома для ночевки, и однажды она даже спала в доме в Котсантоне, который
принадлежал ее прадеду. Хотя она была коммунисткой, она горячо любила свою родину. Вот отрывки из ее письма:
“Все жители деревни пришли проводить нас. Было холодное утро, и вскоре пошел снег. Пока мы были на лошадях, мы сильно промокли, но, слава Богу, снег прекратился, когда мы поднялись на гору, и начало светить прекрасное теплое солнце, которое высушило нас. Увидев все деревни, покрытые одеялом белого снега, и эти разрушенные церкви на каждом холме, без священника, без паломников, я не могла сдержать слез. Как глубоко они трогают ваше сердце и душу…
Мое самое глубокое впечатление в Имере было, когда я шла по деревне. Церковь все еще стоит, и когда я вошла, была удивлена, увидев свечи, горящие в святилище. Я спросила: «Кто зажигает свечи в христианской церкви?» и мои хозяева ответили: «Все те, у кого дома кто-то болен, приходят в эту церковь, зажигают свечи и просят Бога исцелить больного». (!) Еще меня поразило то, что на склоне холма у церкви Святого Иоанна все было в руинах, но сама церковь все еще стоит с мраморной табличкой, на которой высечена дата ее освящения: 1859.
О, мой бедный монастырь! Где твои сады и твои большие платаны? Только кристально чистый источник все еще течет у входа, давая воду всей деревне. Я зашла в близлежащую часовню. Все настенные росписи были уничтожены, остался только Крест с буквами: IX NIKA [Иисус Христос побеждает]…
Каменная тропа привела нас на вершину холма Сарантон, на котором церковь Святого Феодора несет одинокую стражу. Ни один дом не стоит, только бедные пещеры, построенные пастухами… Если вы встанете перед церковью, вам откроется прекрасный вид, вид, который я плохо видела из-за слез, которые постоянно наполняли мои глаза.
Отсюда можно увидеть церкви Кромни, стоящие, как гордые, белые замки, точно такие, какими мы их оставили при нашем исходе из Понта. Церковь Нанака, Глувены, Лории, Сиаманантона, Манчиантона, Преображения Господня, Святого Феодора Герантона, Святого Иоанна Франгатона! Каждая церковь, община, целая история, сердечный крик.
Я по очереди смотрела на каждую, крестилась, в моем сердце жила боль и слезы текли по моему лицу…
Из Алазантона я пошла в церковь Преображения, которую построил мой дедушка. Рядом с церковью была могила сестры моего отца и моей крестной матери. Могила была неогороженной, а школа стояла без крыши. Руины повсюду…
Перамантон. Наши два дома там были лучшими во всем Кромни. Руины. Я пошла к источнику, который был рядом с домом моего дяди, Костаса Сидиропулоса. От всех этих слез у меня пошла кровь из носа. Возможно, мне следует очистить свои слезы кровью… У этого источника всегда был куст, и я увидела куст таким, каким оставила его полвека назад. Многие воспоминания были связаны с этим кустом, самым любимым местом нашего детства. Там мы играли во все наши игры. На следующий день я завершила паломничество.Помолилась на кладбище и отправилась в Имеру, следуя тем же путем в Гюмюшане (Аргируполис).
Таково письмо Партенопы. Смерть ее матери ознаменовала уход последней греческой души Трапезунда. Я говорю «последняя греческая душа», но будет правильней если я скажу «последняя известная греческая душа», потому что никто не знает, кого еще скрывает этот океан Востока.
Возвращение Домой
ДвЭ: Какой замечательный рассказ. Вам когда-нибудь удавалось посетить Трапезунд и Кромни и увидеть свой семейный дом?
ГЕОРГИЙ: Да, я был на побережье Черного моря 52 раза, и по времени моя история следует за историей Элени и Партенопы Лазариду. Мой первый визит в Кромни (сейчас турки называют его Курум Кале) состоялся в 1960 году, когда я ночевал в доме моего предка, муллы Моласеймана, который, как вы упомянули, был и мусульманским муллой, и православным священником одновременно. У меня не было адреса нашего дома, у меня были только инструкции моей бабушки: «Там есть шелковичное дерево, которое выше минарета. С одной стороны у него белые плоды, а с другой – черные, и есть резная каменная табличка с именем». Если дом все еще стоял, я понимал, что он будет принадлежать мусульманам-туркам, поскольку все христиане уехали в результате обмена населением в 1923 году.
В тот первый визит я провел три дня в отеле в Ардассе (турецкий Торул), ближайшем городе к Кромни. Там я подружился с сыном владельца отеля-мусульманина. Когда я сказал, что ищу наш дом, он сказал: «Да, но если ты его найдешь, не говори владельцам, а то они подумают, что ты вернулся, чтобы забрать спрятанное золото своей семьи, и снесут это место в поисках». Когда я наконец
нашел дом, дерева не было, но я сразу узнал его по картинке. У входа в дом я увидел надпись османскими буквами: «MSY 1818»,
что означало «Мулла Сулейман Языджизаде построил этот дом в 1818 году». Это было действительно его имя, и год, когда мой предок, мулла Моласейман, построил дом. Это был невероятный момент, и я был настолько подавлен, что едва мог говорить. Я познакомился с турками, живущими в доме, и, рассказав им, что моя семья приехала из Кромни. Они приняли меня и постелили мне чистую постель на полу. В ту ночь я не мог спать. Было так много вопросов без ответов. Я всю ночь лежал без сна, спрашивая у бабушки ответы.
Я не мог спросить прямо: «Где дерево?», но на следующий день, после долгих обсуждений, я сказал: «Моя бабушка сказала мне, что Кромни славится своими шелковицами». Женщина ответила: «О, здесь было очень большое дерево, у него были и черные, и белые плоды, но корни проросли через фундамент и разрушили бы дом, поэтому нам пришлось его срубить. Оно было таким большим, что его было очень трудно свалить». В 1970 году я вернулся, но дом уже исчез. Хозяин снес его и использовал камни, чтобы построить дом для своих детей в Йомре, прибрежной деревне недалеко от Трабзона.
ДвЭ: Как сейчас выглядит Кромни?
ГЕОРГИЙ: Район пуст, но если вы подниметесь по старым дорогам в горы от Торула (греч. Ардасса), вы увидите руины.
ДвЭ: Церкви еще остались?
ГЕОРГИЙ: На каждом холме.
Паломничество к Черному морю
ДвЭ: Вы возили много групп понтийских христиан в их родные места. Мне кажется, что это были очень трогательные поездки.
ГРИГОРИЙ: Для каждого из нас и каждый раз. Кульминацией одного из таких визитов для моей 80-летней соседки Партены Элефтериаду было посещение кофейни в Трабзоне недалеко от дома ее семьи, где она встретила старых турок своего возраста, из
своего района, которые были ее друзьями детства. Все эти старики говорили с ней; они смеялись и плакали вместе. Когда мы уезжали из Трабзона, тетя Партена повернулась ко мне и сказала: «Георгий большое спасибо. Я приехала старухой, а теперь возвращаюсь, как будто мне снова двенадцать лет».
Во время этих визитов мы также встречались и поддерживали связь с Теодором (Темел Гарип), который был оставлен в деревне Стама семилетним мальчиком. Он так и не смог восстановить связь с греческими христианами, поэтому стал набожным мусульманином и завел семью. Мы были близкими друзьями до его смерти в 1997 году.
Еще один визит рассеял тайну пятидесятилетней давности. Я расскажу ее так, как сказал мне Никос Альхазидис из Неа Трапезуса и Катерини в 1990 году:
Я родился в 1911 году в деревне Зурель в районе Оф. Наши дома стояли довольно далеко друг от друга, но недалеко от нашего дома жила турчанка по имени Гюль, которую мы называли Гила. Она была больше сестрой, чем другом для моей матери. Каждый год в четверг перед Пасхой Гила закрывала лицо и шла в христианскую церковь, чтобы посетить службу и псалмы. Многие мусульманки в нашей местности закрывали лица и ходили в церковь. Они не хотели, чтобы их узнали. Ближе к концу 1922 года, в день Воздвижения Креста, 14 сентября, незадолго до того, как нам было приказано отправиться в Грецию в рамках обмена, моя мать заметила, что наши две любимые коровы, Цицека и Фенгули, пропали из хлева. Обе должны были вот-вот родить. Сначала мать громко плакала, но потом пришла в себя и решила пойти по следам, оставленным коровами. Поскольку в нашей родной местности круглый год идут дожди, грязные следы было легко заметить; они привели ее к хлеву нашей соседки Гилы. Моя мать не могла поверить, что ее подруга украла коров. Но когда она кричала имена коров, они отвечали из амбара. Многие христиане и мусульмане собрались на крики моей матери, и она вернула своих коров.
Когда я вернулся в свою деревню много лет спустя, я был глубоко тронут гостеприимством моих мусульманских соотечественников. Ко мне, однажды, пришел старый мусульманин и, убедившись, что нас никто не слышит, сказал, что он был тем человеком, который в 1922 году украл коров и поместил их в хлев Гилы. Он знал близкие отношения между Гилой и моей матерью, и он не думал, что мы заподозрим ее в воровстве. Он сказал мне это, чтобы освободить свою душу от этого греха, и настоял, чтобы я оставался в его доме в качестве гостя все время, которое я провел в деревне. Так я и сделал».
Было много подобных историй. Греков, приехавших, чтобы посетить деревни своего детства, встречали повсюду с открытым сердцем.
Монастырь Панагия Сумела
ДвЭ: В своем рассказе о криптохристианах черноморского побережья вы часто упоминаете монастырь Панагия Сумела, между Трабзоном и Кромни. Согласно греческой традиции монахов-основателей, святых Варнавы и Софрония, Сумела даже старше, чем монастырь Святой Екатерины на Синае.
ГЕОРГИЙ: Да, у нас было три старейших в мире монастыря недалеко от Трабзона. Понтийская традиция описывает их как: Вазелон, самый древний, посвященный святому Иоанну Предтече и построенный в этом отдаленном месте в 270 году, в разгар гонений императора Диоклетиана на христиан. Панагия Сумела – самая известная, она основана в 383 году, а Святой Георгий Перистереота, самый красивый (сегодня Монастырь Куштул – прим. пер.), основанный в начале шестого века. Они были действующими монастырями на протяжении византийского и османского периодов, пока их не эвакуировали в 1923 году во время организованного европейцами обмена населением. Монастыри были оставлены на разрушение непогодой и вандалами. Архиепископ Хрисанф Филиппидис Афинский и всея Греции, митрополит Трапезунда, который кормил турецких женщин и детей во время русской оккупации 1916 года, позже заметил: «Благодаря преступному соучастию западных христианских держав славная христианская цивилизация на Востоке была разрушена. Церковь Трапезунда была изгнана, а наше наследие было передано чужакам».
Турецкое правительство сейчас восстанавливает Сумелу, примерно в 40 километрах к югу от Трапезунда, не как православный монастырь, а как исторический туристический объект, с большим турецким колоритом.
В 1950 году Филон Ктенидис, понтийский поэт и врач, написавший песню, которая стала бы национальным гимном, если бы возникла Независимая Республика Понт, начал кампанию в Греции. «Я видел сон. Богоматерь Сумела явилась и сказала: «Вы, беженцы, дети мои, вы обосновались в этой новой стране. Когда вы обустроите мой дом?» – написал он. С этого момента он начал кампанию по строительству новой Сумела в Кастании, в 80 километрах от Салоник на горе Вермион, где хранится оригинальная чудотворная икона Панагии Сумела.
О криптохристианстве
ДвЭ: Зная все эти истории, к каким выводам вы пришли относительно всего феномена криптохристианства при Османской империи?
ГЕОРГИЙ: Это вопрос, который неизбежно возникает, когда вы изучаете их историю. Были ли они верными христианами, как те, кто жил в ранних катакомбах, или были охотниками за приданым и авантюристами? Прошло более века с тех пор, как они публично заявили о своем христианстве, и как можно дать исторически точный ответ, особенно потомку вроде меня? Даже
те, кто столкнулся с ситуацией в то время, имели разные мнения. Все европейские консулы в Трапезунде поддерживали их, за исключением британского представителя, Стивенса, который утверждал, что они были авантюристами, пытающимися избежать службы в армии. Был ли он против православных? Я вряд ли в это верю.
Турки считали их мусульманскими отступниками и предателями. Я считаю, что по каким бы причинам первые кромнийские христиане ни ушли в подполье, будь то голодное время из-за гнетущих законов и налогов, угроза насилия, если они не примут ислам, или просто личная заинтересованность — они действительно получили некоторую выгоду от того, что для всех были мусульманами и работали на шахтах. Многие семьи шахтеров стали довольно обеспеченными. Шахтеры были освобождены от службы в мусульманской армии. Кроме того, будучи внешне мусульманами, они не платили высокие налоги, которые платили мнимые христиане. Но говорить можно только о первых поколениях, до Хатти Хумаюна, христианского реформаторского
эдикта. Последующие поколения не могли объявить себя христианами, даже если бы они хотели этого, поскольку отступничество от ислама каралось смертью.
Тем не менее, они сохраняли свое христианство более 200 лет, и как сказала моя бабушка: «Мы были строже, чем открытые
христиане. Мы соблюдали каждый праздник и каждую традицию».
Проблема криптохристианства, конечно, не ограничивалась Кромни. Криптохристиане были в Каппадокии и на Кипре, а также на Балканах в Албании, Сербии и Болгарии, где криптохристианство возникло еще раньше. После того, как турки-османы под предводительством Орхана завоевали Никею в 1331 году, патриарх Константинопольский Иоанн XIV Калекас (1334-
1347) написал верующим, которые под давлением объявили себя мусульманами, что «те, кто, опасаясь ада для себя, желают оставаться скрытыми и жить христианской верой, разделяя и следуя [традициям] в тайне… будут спасены. Только храните волю Божию».
С другой стороны, когда в конце XVII века был завоеван Крит и люди снова обратились за помощью к Вселенскому Патриархату в
Константинополе, они получили следующий ответ из Евангелия: “Кто отречется от меня перед людьми, отрекусь от него и Я перед Отцом Моим Небесным”. Отчаявшиеся критяне тогда обратились к Патриарху Иерусалимскому Нектарию Пелопиду (1664-1682), который сам был с Крита. Он позволил им «поверхностное отречение перед лицом неизбежной обстоятельств». К 1730 году из 350 000 жителей Крита 200 000 были зарегистрированы как мусульмане.
Я не думаю, что кто-либо может судить этих людей задним числом. Что они сделали, то сделали, и мы можем предоставить их только Богу.
Греко-говорящие понтийские турки
ДвЭ: Вы часто упоминаете грекоязычное мусульманское население Понта. Как вы думаете, кто-нибудь из этих людей все еще криптохристиане?
ГЕОРГИЙ: Нет, ошибочно думать, что мусульмане, которые все еще говорят на понтийском диалекте греческого языка дома, могут быть криптохристианами. Часто наихудшее обращение с христианами исходило со стороны этих грекоязычных людей. Во время каждого русско-турецкого конфликта османские администраторы использовали их, чтобы наказать местных христиан, и христианские греки иногда боялись их больше, чем тюркоязычных мусульман.
Даже сегодня в Турции есть много культурных групп с большими региональными различиями. В настоящее время, если молодой понтийский мужчина идет в армию и, находясь на юге, например, в Адаме, находит девушку, на которой хочет жениться, его родители скажут: «Что ты делаешь? Ты становишься турком?»
И что сейчас? Молодые люди, которые говорят на понтийском языке дома, выросли с мыслью: «Эти христиане были нашими врагами». На протяжении поколений туркам в школе рассказывали, что Византийская империя вторглась в Малую Азию около 800 г. н. э. и захватила их земли. Ничего не говорится о том, что 800-е годы были первым веком, когда кочевым турецким племенам было разрешено селиться в пределах империи. Конечно молодое поколение задается вопросом: «Если мы были здесь первыми, почему у них так много памятников, а у нас почти нет?» Они также спрашивают: «Что это за язык, на котором говорят дома мои
бабушки и дедушки». Им отвечают: «Древний турецкий диалект». «Но почему профессора из университета не могут поговорить с моим дедушкой, а человек, приехавший из Греции, легко с ним разговаривает?»
Подобные мысли и откровения вызывают протест в душе молодежи. В частности, в технологическом университете в Трабзоне наблюдается большой интерес к эллинизму, хотя и не к христианству. Они пытаются найти свою собственную идентичность, и обращаются к эллинизму. Некоторые из этих студентов думают, что когда они встречаются с греками, то только религия
разделяет их. Желая доказать свою любовь к грекам, они также принимают христианство, но это не делает их криптохристианами.
Криптохристианство означает, что вы сохраняете всю свою духовную жизнь нетронутой, со службами, таинствами и священниками. У них ничего этого нет. Это скорее юношеская реакция тех, кто не чувствует себя частью общего турецкого общества. Для них это способ проявить солидарность с людьми, которых они любят. Они делают это, чтобы сделать своих греческих друзей счастливыми, и некоторые из наших христиан совершают ошибку, крестя их. У них нет подготовки и нет возможности поддерживать церковную жизнь.
Многие турки знают, что их предки были греками-христианами, которые обратились в мусульманство, чтобы спасти свою жизнь и имущество, но если их спросить об этом, большинство из них ответят просто: «Религия — это глупость. Почему мой отец или мой дед должны были потерять свое имущество из-за того, что были мусульманами или христианами?» Так что они не являются ни христианами, ни мусульманами.
Размышляя над этими проблемами турецкого и греческого происхождения, возникает еще один вопрос: где потомки янычар? Тысячи христианских мальчиков, которых забрали из своих деревень в 15-16 веках, насильно сделали мусульманами и отправили служить в элитном военном корпусе султана? После службы они вышли на пенсию и обзавелись семьями. Кто они, турки или греки?
Мы не можем сказать, что все они были христианами, потому что знаем, что турки иногда тайно отдавали своих сыновей в греческие семьи, надеясь, что их выберут в качестве янычар. Для турок это была желанная возможность. История и в Греции, и в Турции была национализирована. Но также верно то, что многие турки имеют греческое происхождение.
Единственная христианская церковь, оставшаяся сейчас в Трабзоне, — католическая. В Турции за пределами Константинополя нет
греческих православных церквей. Католической церкви было разрешено остаться по условиям Лозаннского договора.
В Трабзоне католическая церковь Санта-Мария была построена во времена византийской династии Комнинов для католических генуэзских купцов и их устоявшейся общины в греческом Трапезунде. В Самсуне есть еще одна церковь, посвященная Санта-Марии Долорес, и я знал священников в обоих городах много лет.
Когда греки уезжали по обмену населением, миряне и монахи брали столько, сколько могли унести, но часто оставляли свои библиотеки, в которых было много старых и редких книг из Греции, Венеции и других частей Европы. Церковь Санта-Мария смогла спасти некоторые из этих книг, и я провел много времени, работая в их богатых архивах. Там только четыре или пять женщин-католиков ходят в церковь. Все они иностранки, вышедшие замуж за турок. Но я видел собственными глазами, как турки приходили из деревень. Сельские жители до сих пор привозят своих больных за 50 и 100 километров, чтобы католический священник помолился над ними. Этот обычай перешел от стариков, которые помнят греков и подтверждают, что во многих сложных обстоятельствах они вызывали христианского священника.
Не подумайте только, что они были криптохристиане – это просто человеческая реакция. Если у вас есть больной ребенок, которому врачи не могут помочь, и люди говорят вам, что есть священник, который может помолиться за него, вы поедете. Эти турки приезжают в Трабзон, потому что, согласно государственным правилам, христианскому священнику не разрешено посещать турецкую деревню. Если он это делает, это рассматривается как попытка обратить кого-то, что является незаконным. Однако мусульманину разрешено заходить в церковь. У нас были такие же правила здесь, в Греции, в отношении Свидетелей Иеговы, которые вызывали много путаницы. Но теперь, когда мы в Европейском Союзе, все разрешено.
В настоящее время в греческих университетах обучается небольшое количество турецких студентов. По крайней мере, одна из этих турецких националистических групп утверждает, что студенты-мужчины тайно обучаются партизанской войне, и что я лично даю каждому из них 500 долларов в месяц (смех). Если они прочитают это и придут к двери за своими 500 долларами, мне придется сказать им, что я всего лишь старый пенсионер.
Книги и лекции: Греко-турецкие отношения
ДвЭ: Перейдем к теме ваших собственных визитов в Турцию. Каковы ваши отношения с местными жителями там, и как турецкое правительство отреагировало на ваши книги?
ГЕОРГИЙ: Как я уже говорил ранее, я посетил побережье 52 раза между 1960 и 1998 годами, а также много раз был на западном побережье Турции. Каждый принадлежит своей родине, и если бы я не мог жить в Греции, я бы хотел жить в Турции на Черном море. У меня там есть друзья; у нас одна музыка, один и тот же менталитет. Если у вас есть настоящий друг в Турции, вы можете доверять
ему, и я не всегда так отношусь к грекам.
Как турки относятся ко мне? Чтобы рассказать об этом, должен упомянуть, что я написал сорок книг, многие из которых переведены на несколько языков. Из них две, «Криптохристиане» и «Тамама» на английском, а моя последняя книга «Жаровня памяти» на греческом, английском и немецком языках в одном издании. «Тамама» также была опубликована на греческом, понтийском диалекте, немецком, шведском, русском, армянском, турецком и китайском языках. Более десяти миллионов экземпляров было издано на китайском языке — достаточно, чтобы охватить 0,05 процента населения. Перевела книгу на китайский Шу Кай, прекрасная китаянка. Мы отдали всю прибыль на основание греческого культурного центра в Шанхае. Свои гонорары от турецкого издания я передал в фонд ЮНЕСКО, который восстанавливает древний монастырь Панагия Сумела. Вы не можете себе представить, сколько турецких профессоров-мусульман написали мне благодарственные письма за эту книгу и за нашу поддержку фонда. Несколько лет назад архиепископ Иаковос, который тогда был предстоятелем греческой архиепископии в Америке, попросил меня: «Пожалуйста, переведите эти книги на английский язык. Наши американские дети говорят по-гречески, но с очень ограниченным словарным запасом и не умеют читать по-гречески. Мы можем передать эти книги в греческие церкви и школы».
В период 1980-1993 годов, когда и греческое, и турецкое министерства иностранных дел в Афинах и Стамбуле были против того, чтобы наши два народа имели культурные контакты, греческие и турецкие мэры из района Эгейского моря проявили частные инициативы. Всякий раз, когда у них проходили местные празднества, меня всегда приглашали рассказать о том, что нас объединяет.
Моя книга «Тамама» о маршах смерти и зверствах против христиан в 20-м веке получила награды от турецких ученых и историков. В 1992 году за эту книгу мне в Стамбуле была вручена премия Абди Ипекчи. Абди Ипекчи был журналистом, убитым за то, что писал о турецко-греческом сотрудничестве, и его друзья-журналисты в Стамбуле и Афинах учредили премию его имени. Существует два секретариата: турецкий и греческий. Греческий комитет отбирает произведения или картины греческого происхождения, которые
продвигают эту идею, и турецкий делает то же самое только с турецкими источниками. Когда мне вручали премию в Стамбуле, турецкие докладчики сказали: «Хотя эта книга рассказывает о худшем периоде турецко-греческих отношений, в ней нет ни одного примера ненависти или вины турецкого народа в целом. Автор возлагает ответственность на тех, кто совершил эти преступления».
В 2000 году я также был награжден премией Академии Греции. В 1990-х годах, когда я делал презентацию о турецко-греческой дружбе на Международной книжной выставке в Фоче (греч. Фокея), турецкий археолог Экрем Аругал встал, чтобы показать турецкий перевод одной из моих книг, и зачитал вслух посвящение. В нем я написал, что отдаю прибыль от книги на создание центра народной культуры и постоянной фотовыставки истории греко-турецкого сосуществования в Малой Азии, который планировалось создать в следующем году. Он сказал аудитории: «С этого вы должны взять пример того, что надо сделать. Вам нужно сделать то же самое». Это было время, когда мне еще было разрешено въезжать в Турцию.
Дружба без границ
ДвЭ: Вам сейчас запрещен въезд в Турцию?
ГЕОРГИЙ: Да. Моя последняя лекция в Турции была организована мэром в Университете в Адрианополе (Эдирне) 18 октября 1998 года. Студенты университета в любой стране более радикальны, а в Турции есть проблемы с «Серыми волками», правоэкстремистской националистической группой. На этой встрече темой была «Дружба без границ». Я был там с известным мусульманским писателем из Айвалыка Ахметом Йорулмазом, который имеет турецко-критское происхождение. Его семья вернулась в Турцию во время обмена населением и до сих пор говорит по-гречески дома. Университетский зал был полон, так как не каждый день там бывает автор, говорящий по-гречески.
Между автором и мной сидел местный профессор, который модерировал обсуждение. Йорулмаз говорил первым, о том, что делает нас близкими как народы. После него выступил я. Последующие вопросы были в основном адресованы мне, потому что, как грек, я был для них в новинку.
В 1998 году Соединенные Штаты бомбили Сербию. В конце одна молодая девушка спросила мое мнение о греко-турецком противостоянии на Кипре. Профессор, который был модератором, сказал: «Это политический вопрос. У нас была такая прекрасная атмосфера. Зачем вы спрашиваете об этом?» Я сказал ему: «Оставлять вопросы без ответа не хорошо, я отвечу ей». Сказал следующее: «Я никоим образом не могу принять то, что цивилизованное государство, такое как Турция, услышав, что есть проблемы с их собственными гражданами, вторглось бы на Кипр, даже не посоветовавшись со своими союзниками. Видя, что сейчас происходит в Сербии, я не верю тому, что турецкая армия оставалась на территории Кипра в течение двадцати трех лет без
согласия Соединенных Штатов Америки».
После моего выступления правые, конечно, написали об этом, с моей фотографией в трех газетах, The Turkish Daily News (на английском языке) в Анкаре, Yeni Safak (экстремистская праворадикальная газета в Стамбуле) и Trabzon’s
Karadeniz (Черное море Трабзона), утверждая, что я пропагандировал христианство и строительство монастырей на побережье Черного моря. Я этого не говорил. После этого несколько турецких журналистов, а также члены консервативной партии позвонили, чтобы извиниться, потому что знали, что эти истории были ложными.
Моя последняя поездка в Турцию состоялась два месяца спустя, в декабре 1998 года. Тогда меня арестовали в аэропорту. Я сделал несколько звонков, и мой друг-журналист, в 2 часа ночи, добрался до греческого консульства в Стамбуле. Они отправили в аэропорт молодую женщину, греческого дипломатического представителя, которая очень решительно заявила полиции, что по нормам международного права они должны были позвонить в мое посольство. Она была понтийкой по происхождению и пока ситуация решалась, мы всю ночь разговаривали. Оказалось, что мы знали много одинаковых мест. В конце концов, меня депортировали и больше не разрешили вернуться в Турцию. Позже я написал президенту Турции, который ответил на мое письмо, сказав, что, он за мое возвращение. Однако мое дело было помечено как имеющее «высокую секретность», и пришлось передать его в Министерство национальной безопасности для принятия решения. С тех пор я ничего не слышал. Это было результатом моих высказываний в октябре 1998 года.
Но, как я уже сказал, настоящим турецким друзьям можно доверять, и мой мусульманский друг в Трабзоне, узнавший, что я собираюсь выступить с этой речью в Стамбуле, сказал себе: «Андреадис собирается выступить, но «Серые волки» знают, что он
приедет в Стамбул. Возможно, он будет в опасности, они могут бросить камни или устроить другие неприятности». Он сам приехал из Трабзона (такое же расстояние, как от Салоников до Мюнхена, Германия) не спрашивая моего разрешения, потому что знал, что я против ношения оружия. Он собрал около тридцати молодых стамбульских понтийцев, которые пришли вооруженными в аэропорт, чтобы защитить меня. Однако их забота была бесполезна, поскольку мне не разрешили въехать в страну.
Мои книги все еще издаются в Турции. Они не подвергаются цензуре или запрету, но после лекции чиновники подумали: «Его книги
принимаются университетскими преподавателями, но он полез в политику, и мы должны прекратить его контакты с молодежью». То же самое случилось бы с турецким автором, говорящим в том же тоне о греческих делах в Греции.
Каждое лето ко мне приходят десятки людей турецкого происхождения, спрашивающих, не ожесточилось ли мое сердце против Турции. Я им говорю, что у меня нет хороших отношений ни с одной государственной властью в мире, включая мою собственную
(смех).
Если бы турки не были окружены своими христианскими врагами, Россией, Грецией и Европой, возможно сегодня, они бы не так быстро идентифицировали нас как врагов. Кроме того, без Турции, возможно, не было бы современного государства Греции, и наши основы как греческого народа были бы намного слабее. Экстремисты есть везде, но я верю в возможность обращения и сотрудничества для всех людей.
Хотя турецкое правительство пока не разрешило мне вернуться, они недооценивают мои сорокалетние контакты в Трабзоне. Я был на мусульманских похоронах отцов и дедушек моих друзей, на обрезаниях и на свадьбах. Я делал это, потому что это мои друзья, и они были счастливы принять меня. Когда умер отец близкого друга (старый деревенский житель, который всякий раз, когда я приходил с группой греков, выходил из своей двери и стрелял из ружья в знак приветствия), они отложили похороны на два дня, пока я добирался из Греции. Это не было политикой или пропагандой, это шло от сердца.
Жаровня памяти
В заключение я хотел бы сказать, что среди вещей, которые моя семья привезла из Понта, была старинная латунная жаровня ручной работы 1850 года, трапециевидной конструкции. Каждый год после Рождества моя мать чистила и полировала ее, а затем наполняла чистой золой, готовясь к традиции, которую наши криптохристианские предки и моя собственная семья соблюдали накануне Крещения. Мой отец зажигал свечу и ставил ее в жаровню, упоминая имя умершего родственника или друга, которому была посвящена эта свеча. Мы все следовали за ним, и поджигали более пятидесяти свечей.
Мой отец потерял много друзей и соотечественников. Будучи маленьким мальчиком я видел слезы на его щеке, и не мог понять, почему он плачет. Его горе стало мне понятным только тогда, когда я узнал нашу историю. Он сам был заочно приговорен к смертной казни в Амасии Эмином Беем, судьей, который конфисковал наше имущество. Он выжил только потому, что его семья успела отправить его в Батум. Многим его друзьям не так повезло. Его величайшей скорбью было то, что так много мечтаний угасли, особенно мечта о свободной Понтийской республике, в которой христиане и мусульмане могли бы жить в мире на своей общей родной земле.
Каждый год он вспоминал друзей, которые отдали свои жизни, поддерживая эту надежду, и своих собственных криптохристианских предков, которые страдали на протяжении стольких столетий.
Я буду очень счастлив, если наша понтийская молодежь будет следовать этому обычаю. Я буду удовлетворен, если только несколько человек последуют ему. Я буду рад, если хотя бы один из вас поддержит эту традицию. Но даже если никто не захочет следовать этому старому обычаю, я все равно буду удовлетворен, потому что мне дали возможность рассказать вам о нем. Если я умру прежде, чем вы соберетесь у жаровни в Крестовоздвиженский сочельник, придите на мою могилу и скажите мне, что вы возродили этот обычай. Будьте уверены, что я вас услышу.
