Черные кочевники
Александруполис – большой город, но в жителях Александруполиса нет ничего чрезмерно урбанистического, скорее наоборот. Афинские государственные служащие стонут, когда их назначают сюда, а молодые офицеры, сталкиваясь с этим фракийским изгнанником, косо смотрят друг на друга.
Так было не всегда. В рассказах моего друга Янни Пелтекиса, который ребенком жил здесь во времена турецкого владычества, это место полно приключений и тайн, как в городе из “Тысячи и одной ночи”.
Возможно, потому, что это был мой первый греческий город после нескольких лет отсутствия, я проникся симпатией к Александруполису. Несмотря на его размеры, в жителях этого фракийского города нет ничего чрезмерно лощёного; скорее наоборот. В нём много ограничений, присущих новым провинциальным городам; и долгие вечерние часы офицеров и государственных служащих, сидящих в кафении, заполнены приевшимися анекдотами, зевками, очередной чашкой кофе и постукиванием четок, пропускаемых сквозь пальцы, воздерживаясь от того, чтобы поднять манжету и посмотреть на время. Они прекрасно знают, что еще рано. Слишком рано ложиться спать. Там таится скука от неизбранной и неизменной компании. Если шутить стоит, то шутить стоит часто, считают некоторые, а другие, более разборчивые, плохо воспринимаю заезженные остроты.
Однако внезапно скуку пыльной вечерней улицы нарушило появление дикой, одинокой и чуждой фигуры, которой не место ни на улицах, ни в домах; она была так же неуместна в этой мирной обстановке, как волк на главной улице Афин. На его косматой голове с бакенбардами была нахлобучена грубая чёрная шапка. На нём был чёрный двубортный жилет из домотканой козьей шерсти, заткнутый за чёрный пояс, под которым жёстко топорщился чёрный килт с широкими складками, доходившими до колен. Чёрные чулки из той же удушающей ткани покрывали его длинные ноги, и он был обут в греческие горные башмаки, которые загибаются на носке и закручиваются назад, напоминая нос каноэ, и заканчиваются широким чёрным помпоном, закрывающим переднюю часть стопы. Толстые подошвы были подбиты гвоздями, которые скрипели под ногами. Глядя прямо перед собой, он бежал по середине дороги, словно стараясь держаться как можно дальше от грязных домов. На его плечах лежал длинный посох пастуха, на конце которого была искусно вырезанная деревянная змея. Он перекинул через него свои руки на манер крыльев, так как это делают многие горцы нося свои посохи и ружья.
Он был саракацаном. Когда он проходил мимо, все головы под пыльными акациями повернулись в его сторону, и на несколько мгновений стихло шлепанье карт и стук фишек для игры в нарды.
Саракацаны всегда внушали мне благоговение. Впервые я увидел этих первобытных греческих кочевников много лет назад, когда шёл через Болгарию по пути в Константинополь. На заснеженных холмах, спускающихся к Чёрному морю, были разбросаны хижины в форме ульев. По зелёным склонам тянулись заросли кустарника, и тысячи косматых чёрных коз и овец паслись на дождливом ландшафте, их тяжёлые бронзовые колокольчики наполняли воздух многоголосым и гармоничным звоном. То тут, то там среди них, словно тёмные монолиты под кружащими воронами, пастухи опирались на свои длинные посохи; их лица терялись в глубоких капюшонах накидок из козьей шерсти с широкими плечами, которые доходили до земли. Накидки были настолько грубыми и жёсткими от дождя, что казалось, будто их обладатели могли бы выйти из них и оставить стоять, как часовые будки.
В следующий раз я увидел их в марте следующего года, когда ехал верхом по греческой Македонии и остановился на ночь в одном из их дымящихся вигвамов. С тех пор я видел их снова и снова по всей северной Греции, на равнинах зимой, и в горах летом, но всегда на горизонте или на некотором отдалении. Настоящие кочевники, эти самопровозглашённые Измаилы мелькают на задворках обычной греческой жизни так же быстро, как мираж, и лишь изредка показываются обычным смертным. Внезапно, в разгар лета, вдали от выжженных равнин, за поворотом ущелья, можно увидеть их временные поселения из конусообразных хижин на высоких уступах Пинда и Родопских гор, а также в горах Румели. Зимой, глядя вниз с покрытых снегом вершин, можно различить их разбросанные по равнинам хижины, поднимающийся дым и медленно пасущиеся стада. Весной их скот и длинные караваны лошадей, нагруженных всем, что у них есть, вьются по оттаявшим горам, останавливаясь на ночь в небольшой деревушке с мрачными палатками. Осень гонит их вниз по склону к иссохшим равнинам, которые вскоре зазеленеют от дождей.
Продолжение следует >>
